Воспоминания дочери

                                И ЭТО – МОЯ МАМА!              

                                       Она могла стать оперной певицей 

                                             или государственным деятелем, но все

                                            силы своего ума и таланта отдала

                                             родному городу.

           Все вокруг звали её Надей, Надюшей, Надеждой и даже Надеждой Дмитриевной, и только я со своим старшим братом Володей и младшей сестрёнкой Тамарой звали её мамой. Сама она, вместе со своей сестрой,  «тётей Зоей», точно так же называла нашу бабушку. Зато папа в нашей семье был один, наш папа. На стенке, под большим чёрным кругом радио, висела фотография. И я с двух лет знала, что это мама и папа, хотя и совсем не похожие на себя. Папа очень молодой и в военной форме, а мама тоже  очень молодая и серьёзная. Часто летним вечером, когда солнце становилось нежарким, и все дела по дому и в саду были переделаны, мы всей семьёй располагались на крылечке небольшого дома по улице 7 ноября, в котором все вместе и жили. Запах акации  и только что политых помидор стойко висел в воздухе. Где-то в соседнем дворе «мукала» корова,  в другом – с визгом веселилась собачка, или пел петух. Мама, со мной на руках, и тётя Зоя садились рядом и, подстраиваясь друг к другу своими молодыми  красивыми голосами, очень задушевно, на два голоса, затягивали одну песню за другой, а у меня из глаз катились слёзы. Глядя на меня, все начинали улыбаться. И я  теснее прижималась к маме, я знала, что только она сможет всем объяснить, почему текут слёзы, когда совсем не хочется плакать — у нас в семье все её слушали, даже бабушка. А ещё моя мама – учительница. Но учит она не детей, а таких же взрослых, как  моя тётя.

           Мне уже пять лет, и папа, с которым я очень дружна, часто берёт меня с собой на стадион, недалеко от нашего дома. Здесь, на поле, все гоняются за одним мячом, отбирая его друг у друга и пиная то в одни, то в другие ворота, а мы с папой сидим на трибунах и со всем стадионом кричим и «болеем» за своих. И это – футбол! Но сегодня мама берёт меня на свою работу, которая называется «педагогическое училище». Там будет концерт «хора», в котором моя мама «дирижёр». Это тоже недалеко от дома – через дорогу от стадиона. Здесь её тоже все слушают, и зовут только Надежда Дмитриевна. Девушки из хора узнают, что я её дочка, и удивляются. Слышу разговор: «На маму совсем не похожа!» – «Нет,  когда улыбается – похожа!» И я стараюсь улыбаться, чтобы все видели, кто моя мама. Вот она выходит на сцену. Всё затихает. Взмах маминой руки – и звуки хора обрушиваются на меня! Поющих девушек так много, что они заполняют собой всю сцену, а их звонкие голоса — весь большой зал, и всем этим руководит моя мама. Звуки со всех сторон обхватывают меня, накрывают волной, и мне трудно дышать. К этому я совсем не готова! Изо всех сил  стараюсь сдержать слёзы, которые предательски брызнули из глаз. Я кручу головой, чтобы их спрятать, и вдруг вижу –  пианино. А рядом с ним на стуле сидит очень странный дяденька и своими короткими и широкими пальцами бьёт его по клавишам, а на спинке стула висит палка. Это  поглощает всё моё внимание. Я ещё не знаю, что этот «дяденька» будет моим первым учителем фортепиано, что здесь он называется «аккомпаниатор», и зовут его Штейн Георгий Франциевич.

          А вот я уже совсем большая, мне шесть лет, и мы переезжаем «на двухсотый квартал». В новую квартиру. В маленький грузовичок загружаются какие-то вещи, большие узлы и новая стиральная машинка, в которой лежит моя новая кукла. Я волнуюсь за куклу: мне кажется, что ей страшно одной в темноте. Мама достаёт её и отдаёт мне в руки. Я счастлива. Все садятся в грузовичок, и мы отправляемся в наш новый дом. «Двухсотый квартал» оказался очень большим, для моего крошечного сознания, районом, состоящим из двухэтажных домов и большой новой щколы, тоже двухэтажной. В ней будут работать мои мама и папа, а мы втроём – учиться.

         Моя первая школа – большая и красивая. В ней все, даже я, должны называть мою маму Надеждой Дмитриевной, а папу Александром Григорьевичем. И мне это нравится. Мне здесь нравится всё – широкие коридоры и трезвон большого колокольчика, по команде которого они то заполняются, то пустеют. Моя первая учительница – добрая и строгая. Но особенно мне нравится  большой музыкальный класс, с  партами и большим пианино. Хозяйка этого класса –  моя мама, а точнее – Надежда Дмитриевна. В нём она проводит уроки пения и занятия  хора, в который меня тоже взяли, «за хороший голос и слух». А ещё, только уже в другом классе, моя мама преподаёт  физику и математику. Она очень умная и красивая, и я горжусь ею. На репетициях хора за пианино сидит Георгий Франциевич. Он бьёт по клавишам с  тем же удовольствием, что и тогда на концерте, а на спинке его стула всё так же висит палка. Но теперь я знаю, что она нужна ему при ходьбе. Оказалось, что он теперь наш сосед по квартире, и у него дома есть «фисгармония» – инструмент, очень похожий на пианино, но с другим звуком.

          С годами я узнала, что научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте было маминой детской мечтой. Но в довоенные годы такой возможности у неё не было.  И, только учась в педагогическом училище,  ей удалось взять несколько уроков игры на скрипке. В прихожей на шкафу у нас лежала «трофейная» скрипка с этикеткой STRADIVARI внутри. Вот с этой скрипкой мама и пошла к нашему городскому скрипачу Шмидту Александру Александровичу, держа за руку моего брата Володю. Этот порыв маминой души брат не оценил и учиться на скрипке наотрез отказался. Но мамин характер был твёрдым, а цель ясной – и  следующей жертвой Володиного противления  музыкальному обучению стал Георгий Франциевич. Ради мамы они терпели друг друга целый год, на исходе которого мама привела учиться   меня. Я была посажена за инструмент под названием «фисгармония», передо мной была открыта первая страница огромного «гроссбуха», вся заполненная круглыми  нотами, а сзади меня на спинке стула висела палка. Дальше, наверное от страха, который поселился в моей душе с первого дня знакомства с хромым пианистом, я ничего не помнила. Но только после нашего урока Георгий Франциевич позвал маму и Володю и грозно, с высоты своего небольшого роста, ткнув указательным пальцем сначала в брата, а затем в меня, сказал: «Вот его учить не будем, а её –  будем!». Так решилась моя судьба!

        Теперь для занятий музыкой мне нужен был инструмент, настоящее пианино. Но стоило оно очень дорого, и приобрести его можно было только «с рук». Первая проблема решилась просто: на базаре был куплен глиняный кот с щелью в голове, и в эту прореху целый год взрослые бросали деньги, которые обратно просто так было не достать. А по вечерам или в свой обеденный перерыв мама  занималась с другими хорами, чтобы «заработать  деньги на пианино». Ещё я знала, что ради пианино  придётся разбить глиняного кота.  И вот настал день «жертвоприношения»: удар молотка – и во все стороны вперемежку полетели монеты, бумажные деньги и глиняные осколки. Мне было очень жаль кота. Но  скоро эта жертва была принята, и в нашей маленькой квартирке появилось чудо музыкальной техники: старинное пианино с инкрустацией, подсвечниками и клавишами из жёлтой или, как говорили, «слоновой» кости. И теперь, когда по радио звучала опера, и певица или певец «брали»  свою самую высокую ноту, мы наперегонки бросались к инструменту — каждый хотел первым найти эту ноту на клавишах. А у меня началась ежедневная музыкантская работа за инструментом, которая не разбирает – маленький ты ребёнок или взрослый музыкант. Глядя на меня, брат радовался, что избежал этой участи, а сестрёнка втайне мне завидовала.

          Осенью я заболела скарлатиной, которая потом оказалась обычной простудой, и меня отвезли в городскую больницу. Когда я излечилась, меня забрали домой. Только за это время наш дом оказался совсем по другому адресу. С октября 1956- го года мы стали жить в новом районе под названием «Сода», уютном и обустроенном, который ещё называли «Краснознаменский посёлок». Прямо через дорогу, наискосок от нашего большого трёхэтажного дома, стоял  новый «Дом культуры», тоже трёхэтажный и с колоннами, похожий на дворец. Сюда маму  пригласили быть его «художественным руководителем». С появлением в нашей семье этих двух непонятных мне слов, началась новая жизнь мамы, в которой она рассталась с физикой и математикой и занималась только своим любимым делом.  Когда она пела, её большой и красивый голос разливался по всем трём этажам Дома культуры. На торжественных городских концертах, которые обычно проходили в нашем ДК, её выступления ждали все. Музыканты называли её голос «оперным» и «меццо сопрано». А ещё у неё была особая любовь к хоровому пению, и поэтому очень скоро в Доме культуры появилась взрослая хоровая капелла и детский хор, куда меня сразу и записали.                                                                                                     

            На первой же репетиции я с удивлением увидела за фортепиано не Георгия Франциевича, а не знакомую мне пианистку. Она сидела спиной к нам, и лица её не было видно. Но зато хорошо были видны руки: они выглядывали из-под краёв большого белого платка, накинутого на плечи, и,  порхая по клавиатуре, вместе с этим платком были похожи на крылья большой птицы. Удивительно ловкие пальцы не стучали по клавишам, а бегали по ним,  то изображая ручеёк или пение птичек, то играя мелодию, которая вторила нашей песне. Когда пианистка, закончив играть, повернулась к нам, я вспомнила, что видела её прежде на концерте – она играла на рояле, когда мама пела одну из своих арий. Зрители их тогда долго не отпускали со сцены, и они с мамой исполнили ещё несколько песен, которые назывались «романсами».

    После репетиции мы познакомились. Пианистку звали Мария Александровна Юшкевич. Она-то и стала на семь долгих лет моей педагогической музой. Мария Александровна  была маминым концертмейстером и большим её другом, удивительно добрый и на редкость интеллигентный человек, прекрасная пианистка, фактически и сотворившая из меня то, что я сейчас есть, как музыкант и педагог. Будучи дворянкой по происхождению, она перед самой революцией  выпустилась из Смольного Института Благородных девиц, одновременно успев закончить Санкт-Петербургскую консерваторию. То, что дала она мне, не могла дать ни одна музыкальная школа. Меня она не обучала – воспитывала. Я играла только то, что мне нравилось. Я читала и слушала. «Симфонии», «Концерты»,  «Оперы» и «Композиторы» стали моей культурой и моей жизнью. По её инициативе я часто выступала на концертах, это было стимулом для ежедневных занятий. Я боялась играть одна на сцене, поэтому часто мы с Марией Александровной играли ансамблем, «в четыре руки».  Вместе мы принимали участие в традиционных тогда радио викторинах,  они расширяли мой музыкальный кругозор и естественным образом пополняли теоретический багаж. На репетициях хора я не отрывала глаз от её волшебных рук. И я хотела во всём быть похожей но неё!

           Другие незнакомые слова, которые я часто стала слышать в нашем новом доме, были «студия» и «капелла».  Первое слово имело два значения: «студия» в сочетании со словом «изобразительная» относилась к Володе, и обозначала ту комнату на первом этаже Дома культуры, всю заставленную мольбертами, куда он ходил рисовать. В сочетании же со словом «хоровая» это слово  обозначало комнату с огромными окнами на третьем этаже, всю заполненную светом и поющими детьми.

          А по вечерам в этой комнате пели взрослые. И это уже была – «капелла»! Очень скоро это слово для меня стало обозначать целый организм, живущий по своим законам и тесно связанный с жизнью нашей семьи. «Молодёжная хоровая капелла», как и все другие мамины коллективы, создавалась с размахом и с расчётом на быстрый успех. Это отвечало духу времени, поэтому и поддержка была всесторонняя – от руководства завода до комсомольской организации. В то время в каждом заводском цехе обязательно был «красный уголок» – отдельная комната с пианино или баяном и со своей художественной самодеятельностью в виде певцов, чтецов и даже танцоров.  Когда в заводскую капеллу был объявлен конкурсный набор,  комиссия  во главе с мамой, прошлась по всем этим «красным уголкам». Желающих петь в хоре было очень много. Отобрали самых голосистых юношей и девушек. Занятия новоиспечённого хора проходили в Доме культуры четыре раза в неделю, иногда чаще. Вообще-то, со временем никто не считался. Репетиции могли проходить в выходные, и даже в праздничные, дни. Осваивали нотную грамоту, прорабатывали дыхательную гимнастику, ставили голоса. Никто не роптал: все знали,  через год – конкурс в Уфе, где придётся соревноваться со знаменитым уфимским хором Моторостроительного завода.  А в течение года ещё предстояли  выступления в городах и районах Башкирии. Для этого в короткий срок  были сшиты концертные костюмы. Частые репетиции, постоянные поездки, общие интересы – быстро сплотили молодых людей в дружный коллектив, в котором со временем даже образовалось несколько семейных пар. Стало традицией всем вместе встречать Новый год в Доме культуры. Когда я смотрю «Карнавальную ночь», вспоминаю те Новогодние вечера, которые проходили пусть не с таким размахом, как в кино, но  так же весело, с выдумкой, с праздничным настроением и молодым оптимизмом!

             Детей туда не брали, но мы втроём не расстраивались. Вместе с бабушкой и с рыжим котом Васькой мы проводили параллельную встречу Нового года у себя дома, с разработанным нами сценарием и боем курантов, заедая всё это бабушкиной стряпнёй. А с утра – Новогодняя ёлка в Доме культуры, с костюмами, подарками и ледяными горками! В детстве, да и впоследствии, я часто слышала: «Как?! У Надежды Дмитриевны есть дети?! » От этих слов у меня всегда возникало чувство глубокой обиды за маму и за всю нашу семью, большую и дружную.  Хранительницей домашнего очага была наша бабушка — заботливая, вечно хлопотавшая по хозяйству, очень мудрая, стойко переносившая наши детские проказы. Защитником и опорой нам был наш замечательный папа – немногословный, с большим чувством юмора, сибиряк и фронтовик, спортсмен разрядник, заслуженный учитель Башкирии. Благодаря ему мы все занимались в спортивных секциях, играли в волейбол и баскетбол. Зимой, по выходным, он устраивал с нами шахматные турниры и сеансы одновременной игры. А летом водил нас в походы и на рыбалку. И, наконец, имея такую знаменитую маму, мы просто не могли плохо учиться, или недостойно себя вести – мы постоянно были на виду, и это работало посильнее любого надзора. С раннего детства мы видели, какой наполненной и интересной жизнью живут наши родители. И в наше сознание  прочно вошло – учёба и работа должны быть в радость!

            В каждом из нас наши родители находили и развивали творческие наклонности, которые могли бы стать профессией. Так, у сестрёнки очень рано проявились феноменальные математические способности. Но в школе ей по арифметике ставили четвёрки, потому что она «не тем способом решала задачи». Маме удалось найти нестандартно мыслящего педагога-математика, случайно ненадолго оказавшегося в нашем городе. Он работал в школе-интернате, звали его Аркадий Самойлович, он был «ссыльный»,  учёный из Ленинграда. И мои родители на время, по совместительству, пошли работать в интернат, чтобы иметь возможность устроить Тамару в класс к этому чудо-педагогу. Очень скоро он «раскрутил» её, и в восьмом классе она стала победителем Московской математической олимпиады в составе сборной Башкирии. Сам профессор МГУ академик Колмогоров заметил её и пригласил в физико-математическую школу для одарённых детей, которую он открыл тогда при МГУ. 

       С братом всё получилось проще: успешно «отбившись» от занятий музыкой, он захотел учиться рисованию. Профессиональных художников в городе тогда не было. Но мама нашла  самодеятельного художника, большого энтузиаста своего дела – его-то и взяли в ДК вести изостудию. Тогда же у нас в доме появились слова «натюрморт», «перспектива», «светотени», которыми щеголял Володя. А все стены в квартире были увешаны этюдами, портретами и картинами, нарисованными и написанными им карандашом, акварелью или маслом. Закончив студию,  Володя без труда поступил в Уфимское училище искусств. 

         Я тоже стала музыкантом во многом благодаря маме. Но почему-то в моей памяти прочно засел один случай из детства, который к музыке не имеет  никакого отношения. В младших классах мне совсем не давалась математика. Впоследствии, под влиянием сестрёнки, я увлеклась задачками из книжки «Занимательная арифметика».  Но вот шестой класс – новый предмет геометрия, в которой я ничего не могу понять про углы и параллельные линии. Первая же контрольная – и двойка! Прихожу домой вся в слезах. Мама дома, готовит обед. Видит мои слёзы, спрашивает,  что случилось. Я достаю свою тетрадку по геометрии, там — внутренние накрест лежащие углы, нужно доказать, что они равны, и – большая красная двойка! Мама откладывает кухонный ножик, вытирает руки, достаёт листок бумаги, ножницы, линейку и карандаш. Чертит две параллельные линии, пересекает их наискосок третьей и отмечает дужками два внутренних накрест лежащих угла. Точкой отмечает середину поперечной линии и с двух сторон к этой точке эту линию подрезает. И затем медленно поворачивает одну половину конструкцию вокруг этой точки, совмещая внутренние накрест лежащие углы. «Вот видишь? Они равны!». Для меня всё это действо происходило, как замедленная киносъёмка. Была полная иллюзия того, что это в моём мозгу что-то повернулось вокруг своей оси, и всё стало на свои места. До меня как-то вдруг дошло, что геометрия – это перемещение в пространстве! С того момента и на всю оставшуюся школьную жизнь она стала моим любимым предметом! И если раньше все тетрадки я исписывала стихами, то  теперь моей поэзией стали геометрические задачки! Всё это и было маминым воспитанием – мудрым и дальновидным. Она всегда могла прийти на помощь, объяснить, дать дельный совет, направить в нужную сторону. Главным в её воспитании был личный пример. Забегая вперёд расскажу – когда я перебирала бумаги, оставшиеся после неё, неожиданно наткнулась в её «Автобиографии» на такую запись: «Самое большое  достижение моей жизни – это мои дети». 

           И вот долгожданная весна 1957-го года. Наша «Молодёжная хоровая капелла» в полном составе едет в Уфу на Республиканский хоровой конкурс .Я еду со всеми в качестве специального корреспондента и главного болельщика. Выучена трудная программа, сшиты новые костюмы, настроение у всех как перед решительным боем. Целую неделю никто не ест мороженое, не грызёт семечки  и не пьёт пиво. Каждый голос на учёте. Особенно волнуются солисты – Куличенко Юрий и Сёмочкина Нина. В автобусе всю дорогу до Уфы все сидят молча, берегут связки. Мама волнуется больше всех. Перед выступлением это её обычное состояние. До начала конкурса шансы новоиспечённого хора из Стерлитамака расценивались не высоко, но сразу же после его выступления стало ясно, что в Башкирии появился хор, который может соперничать с лучшими уфимскими хорами. Решение жюри было  громом среди ясного неба – Лауреатом первой степени стала наша «Молодёжная хоровая капелла»! Всю обратную дорогу домой хористы пели не жалея связок и резвились как дети! Эту победу праздновал весь завод – хористы с гордостью носили звание лауреатов, их портреты висели на заводской Доске почёта, их узнавали на улицах посёлка, а Юрий Куличенко стал знаменитостью.

          Не смотря на этот грандиозный успех мама уже давно решила, что ей необходимо получить систематическое музыкальное образование. И не только ради «корочки» – она всю свою жизнь умела и любила учиться. В те годы многие, даже фактически  состоявшиеся музыканты, закрепляли свои практические умения заочным обучением. Результатом маминых непростых размышлений стало её решение поступать в Уфимское училище искусств, а наш семейный совет это решение поддержал. И началась мамина учёба. Теперь маме нужно было найти время, которого и так не хватало, на выполнение контрольных по гармонии, на поездки в Уфу на консультации и экзаменационные сессии. Мы трое уже заметно подросли  и некоторые хозяйственные проблемы решили  взять на себя: мыли полы, которые мама потом перемывала, когда мы спали, стояли в очередях вместе с бабушкой, учились готовить. Особое наше внимание привлекала толстенная книга по ресторанной кулинарии, которую мама привезла из Москвы, когда ездила туда в 1957 году в составе башкирской делегации на Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. В основном нас в этой книге интересовали картинки с  десертами. Под маминым руководством и благодаря этой волшебной книге мы научились выпекать бисквит и делать крем, чемпионом по взбиванию которого стал Володя. Иногда он подшучивал над нами – взбивал вручную белки в крепкую пену и, как будто нечаянно, на виду у всех, переворачивал посуду с ними под наши всполошённые крики. Теперь на праздники мы часто сами делали торты – и это  было очень весело!

          Когда мама уезжала на сессию, капелла брала шефство над нашей семьёй. Но мы старались справляться сами. Особенно мы старались не подвести маму в учёбе. Сама она всегда училась только на отлично. Иногда мы с гордостью рассматривали её школьные довоенные табели – на больших листах со знамёнами, с портретами Ленина и Сталина, красовались одни пятёрки. А когда мама возвращалась из Уфы, её встречали всей капеллой: основная часть, во главе с папой, шла на вокзал, другие, под руководством бабушки, лепили на кухне мамины любимые пельмени. И во всём этом было столько радостного настроения, что казалось – мы одна большая семья!

          Целых 15 лет, пока мама была «у руля», капелле сопутствовала счастливая судьба: в 1963-ем году она первой в городе получила звание «Народной хоровой капеллы», а через год мама, тоже первой в городе, получила звание «Заслуженный работник культуры». В 1967-ом году капелла уже стала победителем Всероссийского конкурса хоровых коллективов.  «Народная хоровая капелла», как она теперь называлась, часто приглашалась на городские и Республиканские торжественные концерты, и стала визитной карточкой нашего города.

         В 1959 году у Марии Александровны тяжело заболел муж, и она рассталась с капеллой, чтобы ухаживать за ним. А меня определили в музыкальную школу. И начались мои «хождения по мукам». В ту пору у школы не было своего «дома». И она со всем своим тяжеловесным имуществом кочевала из одного здания в другое. На тот момент её приютил Дом культуры Железнодорожников. Два километра, которые отделяли меня от этого очага культуры, во всякую непогоду приходилось преодолевать пешком,  как и другим ученикам, прибывающим сюда со всех концов города. Но главная моя  печаль была в другом. Пьесы, которые задавала моя новая учительница по фортепиано, были мне совершенно не интересны. «Я хочу играть Бетховена и Чайковского, а мне задают Этюды Черни!» – резонно заявляла я маме с высоты своих двенадцати лет и наотрез отказывалась  ходить в школу. Гречанка Мария Аристидовна, вчерашняя выпускница Уфимского музыкального училища, которая хорошо знала методику, авторитетно возмущалась: «Какой Бетховен? Какой Чайковский? Сначала нужно технику наработать!». А тут ещё сольфеджио и хор – они велись от случая к случаю, уроки часто срывались, и наши скитания, зачастую в непогоду и в вечерней тьме, оказывались напрасными. К тому же у моей гречанки появилась привычка опаздывать на уроки на час или два. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы вскоре Мария Александровна не «вернулась в строй», к моей великой радости. И она   терпеливо слушала моего Бетховена, после которого я должна была обязательно отыграть ей несколько этюдов Черни, который к тому же оказался учеником обожаемого композитора.

           По всему поэтому, когда мама принесла домой весть, что она назначена директором музыкальной школы, я от души её пожалела. Тем более, что школа снова переехала, да ещё в очень ветхое деревянное двухэтажное здание в том районе, который назывался «старый город». Но моя мама, как ни странно, совсем не горевала. Казалось, предстоящие трудности её не смущали, а как будто наоборот вдохновляли на решительные действия.

        Она уже знала, что двое детей директора «Соды» учатся в музыкальной школе. Мама не стала записываться к нему на приём, а вызвала его в школу на правах педагога и директора. Как опытный хозяйственник, Корнеев Виталий Ефимович с одного взгляда на «новую» школу понял глобальность проблемы, обрушившейся на голову новоиспечённого директора. Разговор был недолгим. И без лишних слов было ясно, что без своего здания музыкальная школа просто перестанет существовать: старые инструменты от частых переездов и плохого содержания выходили из строя, а денег на покупку новых у Гороно не было.  Виталий Ефимович был согласен взяться за строительство школы, но мешали формальности – по законам плановой экономики любое строительство должно быть запланировано с начала пятилетки. А время не ждёт. Школа нужна сегодня! Между тем правило жизни – «кто ищет, тот найдёт!», волшебным образом сработало и здесь! Оказалось, что в смету завода на текущую пятилетку было заложено строительство «Вечерней школы рабочей молодёжи». И Виталия Ефимовича посетила счастливая  мысль под этим названием строить вечернюю музыкальную школу для взрослых, которую можно будет поделить с детьми. Почти сразу после принятия этого соломонова решения на улице Тукаева началось строительство школы.

     Но маме предстояло решить и другую головоломку: кто будет работать в этой школе? Профессиональное музыкальное образование в Башкирии было в ту пору в плачевном состоянии. Мама ежегодно просила Министерство культуры прислать в Стерлитамак преподавателей по инструментальным дисциплинам, спрос на которых в городе был очень велик. Так конкурс при поступлении в музыкальную школу на фортепианное отделение составлял до десяти человек на одно место. Но из министерства она постоянно получала отказы, так как количество заявок на специалистов значительно превышало возможности единственного в Башкирии музыкального училища, в котором был хронический недобор студентов, то есть выпускников музыкальных школ. Получался замкнутый круг! «Вы пришлите нам своих учеников, а через четыре года они вернутся к вам специалистами!» – говорили маме в министерстве культуры. «А где же я их возьму?, – жаловалась она нам дома, –  готовить-то их некому!». Пока выручала когорта музыкантов, возвращавшихся тогда домой из сибирской трудовой армии – в основном это были поволжские немцы, которых  мобилизовали в трудные военные времена. Так в Стерлитамаке оказались — пианистка Шапп Тамара Эдуардовна, родом из Москвы, скрипачи Шмидт Александр Александрович и Шмидт Ида Александровна, пианисты Струве Георгий Георгиевич и Зевина Розалия Захаровна. Этих специалистов необходимо было удержать в городе, поэтому мама обивала пороги заводской администрации, доказывая тем, от кого это зависело, что музыкантам  необходимо срочно предоставить жильё. Её рабочий день, как правило, начинался в приёмной директора какого-нибудь завода или в Городском жилищном отделе. Как-то, она особенно хлопотала за молодых супругов Беляевых, прибывших к нам из Салавата: у них было двое маленьких детей, и мама просила для них только что освободившуюся большую квартиру в районе Сода, в котором была хорошо развита социальная  инфраструктура. Нам мама рассказывала,  что как-то, при очередном отказе, она даже расплакалась. А когда всё-таки ей пошли навстречу, и при выдачи ордера, оказалось, что нужно в него вписать фамилию Беляевых,  потрясённая заведующая Городским жилищным  отделом воскликнула: «Как, Надежда? Разве ты не для себя эту квартиру просила?! Если бы я знала, ни за что бы не отдала!»

     Было много и других неотложных дел, без которых школа не могла работать в полную силу. Педсоветы проводились кое как, методическая работа не велась совсем, зато опоздания педагогов на уроки были нормой. Журналы и дневники заполнялись от случая к случаю. Понятие «учебная программа» в обиходе отсутствовала. Не понаслышке зная законы учебного процесса, мама за всё взялась очень основательно. Педсоветы, заседания отделов, открытые уроки и прочая педагогическая атрибутика очень скоро вошли в обиход и стали привычными для педагогов школы.

       Особо важным предметом в музыкальной школе мама всегда считала сольфеджио, которое стала вести сама.  Обычно этот предмет многие не любят и не понимают. Но для тех, кто учился в школе в 1961- 66 годах, это был самый любимый предмет. «Свои уроки она вела как-то по-особому непринуждённо и заинтересованно, – рассказывала мне моя коллега Воронина Светлана Васильевна. – На них мы чувствовали себя абсолютно раскованными, но в то же время в  рабочем тонусе. Мы обожали этот предмет и своего директора». Раскрою секрет: за этой кажущейся импровизационностью скрывалась основательная  подготовка к каждому уроку. Я особенно поняла это, когда приводила в порядок её записи. В отдельной тетрадке маминым красивым почерком и почему-то красными чернилами был прописан ход каждого урока. Это вообще было чертой её характера – всё планировать и  приводить в систему.

           Долгожданный 1963 год.  Двухэтажное здание музыкальной школы по ул. Тукаева, с концертным залом и просторными классами,  наполнилось звуками разноголосых инструментов. А по вечерам, когда все окна освещались  радостным электрическим светом, оно становилось  похожим на музыкальную шкатулку. В большом концертном зале теперь частенько играли свои и приезжие артисты. И это превращалось в праздники для больших и маленьких учеников, которые поровну поделили классы своего общего дома: первый этаж достался вечерней школе, а на второй забрались дети. Всё это выглядело как счастливый финал повести о злоключениях музыкальной школы. И теперь, по закону жанра, всему коллективу во главе с директором можно было бы жить и работать, долго и счастливо!

           Но не с характером моей мамы! Совсем скоро стало ясно, что всё это было только первым этапом в осуществлении грандиозного плана, который выстроился в её голове за те годы, которые она работала одновременно директором музыкальной школы и художественным руководителем Дома культуры. Мысль объединить усилия этих двух коллективов  пришла к ней в голову уже давно. Как раз в эти самые времена в стране начинало разворачиваться хоровое студийное движение: во Дворцах культуры, при финансовой поддержке предприятий, создавались аналоги музыкальных школ, которые назывались хоровыми студиями. В них проходились все традиционные  музыкальные предметы, но главным было не инструментальное исполнительство, как в музыкальной школе, а хоровое пение. Во главе студии обычно стоял энтузиаст хормейстер, который и был создателем   организационной, музыкальной и педагогической стратегии вверенной ему студии.  Причина такой свободы действий была в том, что   «студия» была тогда клубной единицей, и имела статус кружка. Поэтому была не подвластной министерству культуры, и не обременённой его программами и регламентами.  В этом проекте маме нравилось всё – прежде всего возможность охватить музыкальным образованием большое количество детей, но самое главное — условия для создания детского хора своей мечты.

       Посвятив в свои планы директора Дома культуры Василенко Николая Евгеньевича и заручившись его поддержкой, мама пошла на приём к Корнееву В.Е. Он только улыбнулся на её грандиозные планы и предложил «вынести вопрос» на Совет директоров. Убеждать мама умела, и её затея была встречена «на ура» — новизна и размах подкупали всех. Да и подготовиться мама успела основательно – она съездила в Москву к организатору первой в стране такой студии Георгию Струве. Его «Пионерия» произвела на неё огромное впечатление, а её создатель щедро поделился с мамой своим наработанным опытом. Поэтому мама была готова ответить на все поставленные ей вопросы. И хотя осуществление этой непростой затеи требовало  дополнительных финансовых вложений, расширения штатов и даже перепланировки помещений в Доме культуры, руководители завода, бывшего уже крупнейшим в Союзе, были не прочь догнать столицу и на ниве культуры – ведь такие студии пока были только в Москве. Да и кандидат в руководители студии был подходящий, уже заявивший о себе как незаурядный организатор и талантливый хормейстер.

           Но главный вопрос, который маме часто задавали, казалось, должен был бы поставить её в тупик – а где же она возьмёт столько преподавателей,  если  специалистов в городе едва хватало на музыкальную школу? Вот здесь-то мама и доставала свою «козырную карту», заготовленную задолго до этих событий: и первое –  оба подведомственных ей учреждения культуры находились в десяти минутах ходьбы друг от друга, а второе – почти все преподаватели школы жили в районе «Сода». Мама была уверена, что убедить их поработать на полставки в хоровой студии было не сложно. Так и получилось – практически все преподаватели школы были готовы помочь своему директору в её необычном начинании. Тем более, что в школе уже появились молодые музыканты, которым было особенно интересно всё новое.

        Заручившись поддержкой коллектива школы и администрации Дома культуры,  мама приступила к первому этапу задуманного. Несмотря на большую загруженность, в эти дни она была в особо приподнятом настроении. Необходимо было всё продумать и предусмотреть – ведь прослушать всех детей района в возрасте от семи до двенадцати  лет задача не простая! Команда педагогов-добровольцев была разбита на четыре группы по количеству школ, которые нужно было обойти. А мама успевала везде! После того, как были прослушаны все дети и отобраны лучшие, она собрала в Доме культуры их родителей для серьёзного разговора. Мама как всегда была убедительна. На этот раз  она говорила об эстетическом и нравственном воспитании, о музыкальном образовании, о целях и задачах хоровой студии. Она понимала, что в основном  родителей привлекала возможность учить детей в студии игре на инструменте, а не хоровому пению. А это значило, что дальнейшая судьба студии во многом зависела от того, сможет ли она собрать команду хормейстеров единомышленников, с которыми можно будет начинать новое дело. Не сразу, но такая команда подобралась.  Вместе со своей семьёй в город приехала Тухватуллина Лилия Галимовна, выпускница РАМ им. Гнесиных. Лутова Флюра Хабибовна и молодой хормейстер Землякова Ида Ивановна из Уфы. Вскоре к ним присоединился и Кутулин Вячеслав Яковлевич, мамин бывший хорист, и Светлана Георгиевна Струве, студентка недавно открывшегося Салаватского музыкального училища. «Команда» работала дружно, постоянно взаимодействуя друг с другом. Младшие учились у старших, а те старались перенять друг у друга всё то ценное, что у них накопилось – все они были разные, со своим багажом опыта и предпочтений.

        Традиционно студийный хор делился на три состава: младший, средний и старший, который ещё назывался концертным. В каждом хоре был свой хормейстер и концертмейстер, но мама опять успевала везде – ведь она была художественным руководителем и главным дирижёром студии.  Костяк старшего хора образовали уже действующие хоры девочек и  мальчиков. Хотя последний мама решила сохранить и как отдельную единицу, дополнив его вновь поступившими. Её ноу хау было в том, что всех мальчиков поначалу она отдавала на обучение Шмидту Александру Александровичу. Игра на скрипке чудесным образом сказалась на развитии их слуха, и очень скоро они запели.  На следующий год кто-то из них продолжал учиться игре на скрипке, кто-то перешёл на фортепиано или баян, а самые способные стали учиться в музыкальной школе у «Сан Саныча», одновременно продолжая петь в хоре мальчиков и в концертном составе «Жаворонка».  Мама  высоко ценила звучание их дискантов и альтов в общем составе хора. Из 119 детей студии половина были мальчики! В этом был один из секретов «фирменного» звучания  маминых детских хоров.

          Фортепиано и баян вели в основном молодые преподаватели музыкальной школы: Никипелова Регина Геронимовна, Беляев Владимир Сергеевич, Автина Майя Леонтьевна, Акшенцева Галина Александровна. Они тоже получали пополнение талантливых детей в свои классы. Такая двусторонняя связь двух коллективов была очень продуктивной. Сотрудничали и хоры вместе со своими хормейстерами. Так, Беляева Евгения Вадимовна, тогда ещё начинающий хормейстер, многому научилась у мамы, посещая её занятия в студии. Они учили один репертуар, и часто старшие хоры школы и студии радовали зрителей совместными выступлениями. Всем студийцам особенно полюбилась  песня М. Глинки «Жаворонок». Она обязательно звучала на всех концертах и стала как бы визитной карточкой хора. Тогда-то маме и  пришло в голову дать студии имя «Жаворонок».

          Дом культуры второй половины 60-х годов был похож на потревоженный улей – во всех больших и маленьких комнатах звучали музыкальные инструменты и детские голоса, то распевающие сольфеджио, то сливающиеся в многоголосные созвучия хоровых партитур. Летом, когда дети разъезжались по пионерским лагерям, жаворонки тоже «улетали» в свой лагерь в живописном месте, которое называлось Янгискаин. Это гостеприимное село на протяжении нескольких лет принимало у себя на летний отдых звонкоголосую команду детей во главе с командой их воспитателей, преподавателей, поваров и прачек – всех везли с собой. Обязательно везли и инструменты, так как музыканту летний перерыв в занятиях не положен. За лето удавалось вчерне выучить  большую концертную программу.

          Мои каникулы 1968 года оказались свободным, и мама позвала меня в лагерь. Папа тоже был там, и я поехала.  Первое, что бросилось мне в глаза на территории лагеря, это хорошо знакомые лица участников хоровой капеллы. Они и на этот раз пришли маме на помощь – медработники, библиотекари, повара и поварята, прачки и уборщицы – это всё были они. Детей и преподавателей не было видно, но зато их хорошо было слышно, все они занимались полезными делами — учили сольфеджио, новые хоровые партии и летнюю программу по инструменту. Сразу становилось понятно, что главное действующее лицо здесь – музыка.

          Приближалось время обеда, дежурные пионеры надели фартуки и смешные колпаки и стали похожи на поварят из какого-то мультика. Но никто не смеялся, все проголодались и с нетерпением ждали сигнала на обед. Раздался призывный звук горна, за ним дружный топот ног шагающих отрядов,  и через две минуты только стук ложек о тарелки выдавал присутствие детей на веранде столовой. Но вот всё оживилось – кто-то пошёл на кухню за добавкой, кто-то убирал за собой посуду, кто-то вытирал столы. Всех рассмешил круглощёкий мальчик Володя, который допивал пятый стакан компота, это была его обычная порция. Наконец, по маминой команде певцы  негромко (голоса нужно беречь!) проговорили «спа-си-бо!», повар вышел раскланяться, и все разошлись по корпусам на «тихий час». После полдника все шумно купались по папиному свистку, а вечером по нему же играли в футбол с местными ребятами.

           На следующий день мама поручила мне проследить за самостоятельными занятиями пианистов. Я отозвалась без энтузиазма, но неожиданно процесс работы так меня увлёк, что все следующие дни я стала буквально пропадать в классах, отведённых для индивидуальных занятий. Я никак не ожидала, что музыкальная педагогика может быть так увлекательна. Мне живо вспомнилась Мария Александровна, её терпение, когда она помогала справляться с трудными местами в нотном тексте, её внимание к деталям и к характеру музыки, умение найти  интересное в самом скучном.  Пытаясь ей подражать, я часто  не находила нужных слов и  примеров, но видела, как загораются глаза детей, когда мне удавалось объяснить что-нибудь не стандартно и пробудить их фантазию. Как итог творческого сотрудничества завязывались доверительные отношения. У меня появилось ощущение, что я нахожусь в своей стихии. Тогда-то у меня и созрело решение, что когда я закончу Университет, то обязательно поступлю в музыкальное училище.

          1969 год стал для «Жаворонка» на редкость удачным. Он зазвенел на всю страну! Его «фирменный» полётный звук с безграничными верхами был услышан в г. Лиепае на первом Всесоюзном фестивале детского  искусства. В г. Ленинграде на Декаде  башкирской литературы и искусства всех удивили недетская сложность и разнообразие репертуара «Жаворонка». В пионерском лагере Орлёнок на Всесоюзном семинаре детских хоровых студий «Жаворонок» успешно соперничал с лучшими московскими студиями, такими как «Весна», «Красная Пресня» и др. А в г. Москве, во время выступления в Кремлёвском Дворце съездов, который транслировался по радио и телевидению, «Жаворонка» услышала вся страна. А годом раньше в Минске всех покорил хор мальчиков, небольшой по составу, но с набором прекрасных альтов и дискантов. Поэтому присвоение студии звания «Народный детский хор» в 1970-ом году и вручение Республиканской премия им. Г. Саляма в 1972-ом были восприняты как заслуженная награда.

        А музыкальная школа входила в свою пору расцвета. Новое поколение музыкантов-педагогов, получив большой приток талантливых детей, вывело школу совсем на другой уровень, побеждая на Республиканских конкурсах и обеспечивая музыкальные училища Республики хорошо подготовленными абитуриентами, которые, получив образование, возвращались в родной город специалистами. К тому же и многие «жаворонки», оказавшись в водовороте музыкальной жизни, уже не представляли себя вне её: подрастая, они становились хормейстерами, теоретиками или инструменталистами. 

      Мамин талант руководителя, умеющего работать на перспективу, способного повести за собой больших и маленьких творцов искусства, давно обратил на себя внимание городской администрации. В 1966-ом году ей пришлось уйти с поста директора школы, так как решением исполкома Стерлитамакского городского Совета народных депутатов она была назначена заведующей Отделом культуры города. Ей пришлось оставить так не просто созданный ею работоспособный, творческий коллектив педагогов-единомышленников, во главе которого она поставила  Никипелову Регину Геронимовну. Своё новое назначение мама восприняла как огромный груз ответственности, который внезапно на неё обрушился. От предыдущего «командующего культурой»,  в прошлом пожарника, ей досталось непростое наследство. Так, незадолго до маминого назначения, он отказался от открытия в городе музыкального училища, которое по этой причине было перенесено в Салават. Не желая усложнять себе жизнь, он тормозил открытие в городе художественной и второй музыкальной школы, не интересовался состоянием Домов культуры и библиотек.                                 

        «Жаворонок» пока оставался под маминым крылом. Но одновременно, по поручению Хорового общества Башкирии, маме пришлось взяться и за создание    при Доме музыки хорового общества второй хоровой студии в городе. В 1969 году эта студия уже начала свою работу и получила имя «Звонкие голоса». И всё пошло по тому же кругу – где взять преподавателей, как провести набор учеников и многое другое. Не обошлось без новаторства – в школе №13, а затем в гимназии №1 открылись музыкальные классы при студии «Звонкие голоса», в которых школьная учёба совмещалась с музыкальной. «Географические границы» студии значительно расширились, и всё  это требовало постоянной координации действий школьных руководителей и преподавателей «Звонких голосов». 

          Такой объём административной и творческой нагрузки, требовал от мамы мобилизации всех её сил. Приезжая на каникулы, я постоянно слышала дома разговоры о маминых делах. Так, она рассказывала, как министр культуры,  позвонил ей сразу после назначения и повёл разговор об открытии в городе  художественной школы и второй музыкальной. Необходимо было подобрать для них помещения. Открытие школ намечалось через год, а построить в такой короткий срок здания было нереально. Маме стало известно, что по ул. Худайбердина, возле Вечного огня, начато строительство пятиэтажного дома. Возникла   мысль, что если  надстроить к нему мансарду, то в ней можно будет разместить классы для художественной школы и мастерские для преподавателей, хотя бы на первое время. Когда дело сдвинулось, она просто ликовала и с воодушевлением говорила нам о том, что здание будет построено через год, и как раз к тому времени Володя и два его товарища закончат художественное училище. Перспектива появления в городе профессиональных художников маму очень радовала. Правда, Володе предлагали работу в Уфимском художественном фонде, но сам он хотел вернуться в свой родной город. Так всё и вышло. Ровно через год, приехав домой на выходные, я опять услышала мамин рассказ о том, как  ей звонил министр  и в красках описал, как он вызывал к себе этих троих выпускников, объявил им о том, что по распределению они направляются в открывающуюся Стерлитамакскую художественную школу, и предложил самим выбрать своего директора. «И все дружно сказали – конечно, Курбатов!» – смеялся министр. Володя пошёл в маму: он — лидер по своей природе, всегда работает с дальним прицелом и на пределе своих сил. В родном городе он создал одну их лучших художественных школ России, добился открытия дизайнерского колледжа, и сам состоялся как высококлассный художник, дизайнер и полиграфист. Как и мама, за особые заслуги перед городом, он получил звание Почётный гражданин Стерлитамака.

          Находясь на посту заведующей Отделом культуры, мама застала тот период, когда  центр общественной и культурной жизни города перемещался из района «Соды» в Западный  район. Здесь почти одновременно возводились Дворцы культуры завода СК и Химиков, а следом за ними и новый кинотеатр «Искра». Здесь же открылись художественная школа и вторая музыкальная. Нужны были свежие идеи по их оформлению и обустройству. Аппарат её отдела был тогда совсем небольшой, и маме приходилось во всё вникать самой. На особом её контроле было создание самодеятельных коллективов, которые могли быть жизнеспособными только при талантливых руководителях. Во Дворец СК были приглашены два таких хормейстера из Техникума культуры – Воронин Юрий Михайлович и Квасневская Роза Александровна. В короткий срок им удалось создать Академический хор «Родина». Нашлись и молодые руководители циркового и танцевального коллективов. При Дворце Химиков зазвучал оркестр русских народных инструментов под управлением Анатолия Астахова. А при Дворце СК открылась  хоровая студия «Салют». 

       Но и с родным Домом культуры мамина связь не прерывалась. С начала 70-ых годов она возглавила Стерлитамакское отделение Хорового общества Башкирии. И именно здесь под её руководством работал «Народный университет культуры музыкальных знаний» и «Семинар для преподавателей пения и руководителей хоровых студий».

        А ещё на мамином попечении были все  многочисленные городские мероприятия от «праздника цветов» до «проводов русской зимы», приёмка всех премьерных  спектаклей в драмтеатре, открытие Новогодних ёлок, марш-парады духовых оркестров, реконструкция краеведческого музея, открытие Парка культуры им. Гагарина – всего просто не перечесть! Многие помнят, как в канун Нового года, когда все уже открывали шампанское, в её кабинете на пр Октября горел свет! К тому же много лет мама была членом городского Совета народных депутатов, а это тоже огромная нагрузка!  

           В 1972 году «Жаворонок» мама передала молодым хормейстерам, но «Звонкие голоса» оставались под её попечением! В начале 70-ых городской глава запретил, было, ей совмещать работу в администрации с работой с хором. Тогда мама выбрала хор. Однако, уже через месяц её попросили вернуться в Отдел культуры и разрешили совмещать эту должность с творческой работой. Что она и делала долгие 19 лет!

           1970-ый год. В Стерлитамак приезжает Академический башкирский хор под управлением Тагира Сайфуллина. Вместе с маминой капеллой он будет исполнять «Патетическую ораторию» Георгия  Свиридова на слова Владимира Маяковского для хора, оркестра, баса и меццо сопрано. Партию баса поёт солист оперного театра Борис Торик. Я хорошо  помню его по детству, он часто пел в Народном университете культуры. А партию меццо сопрано, пятый номер кантаты «Я знаю город будет», поёт моя мама. Она, как всегда, сильно волнуется и репетирует даже дома, посадив меня за фортепиано. Исполняться оратория будет в большом зрительном  зале Дома культуры «Сода». Для мероприятия городского масштаба его зал был уже маловат, но там акустика намного лучше, чем в концертных залах новых Дворцов, рассчитанных на озвучку аппаратурой.  Премьера прошла при переполненном зале, многие стояли в проходах. Мама никак не ожидала такого горячего приёма, которое устроила  публика всем артистам, а больше всего ей! Здесь её все знали и любили, и она была героем дня!

         А вскоре в этом же зале у мамы состоялась защита диплома. Со своим «Жаворонком» она представила на суд авторитетной уфимской комиссии, под председательством всё того же Тагира Сайфуллина, свою экзаменационную программу. Итогом «экзамену» прозвучала  его речь: – «Друзья мои! Мы сегодня присутствовали не на экзамене, а являлись свидетелями выступления большого мастера своего дела!»

       Передав «Жаворонок» в надёжные руки, с 1973-го года мама всецело занялась проблемами «Звонких голосов». Получилось так, что эта студия стала самым долгосрочным  проектом моей мамы: она посвятила ей 18 лет своей жизни. Это удивительно, но уже в 1974 году её подопечные на ежегодном Республиканском конкурсе в Уфе стали Лауреатами 1-ой степени, обойдя «Жаворонок». И опять, забегая вперёд, поведаю о том, как эта история впоследствии сделала ещё один виток: в 1987 году, когда мама вынуждена была уйти из «Звонких голосов» и вернулась на «Соду», за полгода она буквально реанимировала «Жаворонок», который запел так «звонко», что на том же Республиканском конкурсе обошёл всех своих соперников. Я тогда была за роялем и хорошо помню, как после выступления к нам подошёл взволнованный Геннадий Чипенко, известный в городе музыкант, и сказал: «Наконец-то я снова услышал тот звук прежнего Жаворонка».

          И пусть после этого говорят, что незаменимых людей нет. Мама всегда была победителем  в творческих состязаниях. Её понимание и внутреннее слышание  звучания детского хора было единственным и абсолютным ориентиром в её работе. К тому же, обладая великолепными вокальными данными, она свои словесные пояснения всегда дополняла наглядной иллюстрацией. Обладая от природы поставленным меццо-сопрано, она умело ставила и сопрановые верха, и даже демонстрировала их, без надрыва, с помощью какого-то внутреннего посыла, и опираясь на знания возможностей голосового аппарата, поясняя всё это словами и жестами. Часто хормейстеры, обсуждая между собой звук маминых хоров, сокрушённо разводили руками: «Да Надежде Дмитриевне стоит только запеть и хор поёт!» В этом была доля правды. Хотя мама досконально знала и все теоретические и практические тонкости постановки голосов. Да и в силу своего характера она всегда добивалась от хора идеального звука, не соглашаясь ни на какие компромиссы. В этом она была на одной волне с создателями лучших столичных хоров, с руководителями которых   постоянно общалась. Её большими друзьями   были московские хормейстеры А.С. Пономарёв, В.С. Попов и Г.А. Струве.  Эталонным для неё было звучание детского хора «Весна».

            Новый 1979-ый год мы по традиции встречали всей своей большой семьёй у нас дома: мама с папой и мы с Володей, «с чадами и домочадцами». После боя курантов в 24.00 – традиционный концерт художественной самодеятельности. Под ёлкой вызвались петь дуэтом Андрей Курбатов и мой старший сын  Максим, которому исполнилось шесть лет. «В траве сидел Кузнечик» в их исполнении произвёл неизгладимое впечатление: все аплодируют – Новый год ведь! а я поспешно несу маме валидол. Она в шоке – её внуки не попали ни в одну ноту! Я безуспешно пытаюсь её успокоить, ведь песня только с виду простая – вся нашпигованная то восходящими, то нисходящими полутонами, мелодия трудно поддаётся неопытному исполнителю. Но мама безутешна.  Она собирает  «летучку», ведь с этим надо что-то делать! Андрей пошёл в папу – он будет художником. Но Максиму через полгода идти в музыкальную школу! «Срочно веди его к скрипачу!» – сказала мне потрясённая до глубины души моя мама. Сан Саныча я беспокоить не стала, а договорилась в школе с начинающей скрипачкой Светланой Григорьевной.  Уже к майским праздникам Максим пел «Кузнечика», чистенько интонируя злополучные терции и  секунды. Мамин метод опять сработал!

          Как раз подошло время идти Максиму в школу. Нам повезло – 13-ая школа, где мама открывала музыкальный класс при студии «Звонкие голоса», как раз находилась рядом с нашим домом. В музыкальный класс был  особый отбор, и Максим его благополучно прошёл. Первый музыкальный класс получился не только элитным, но в последствии и очень дружным. Всех ребят сплотило хоровое пение, которое требовало самодисциплины и даже самоотречения. В порядке вещей были сводные репетиции воскресным утром, концерты в праздничные дни. В 70-80-е годы ни один праздничный концерт в городе не обходился без выступления хора или сводных хоров. Иногда всю сцену и  даже проходы между рядами в зале заполняли сотни поющих детей. Городские «Праздники песен», частые выступления на открытых площадках города, в том числе у Вечного огня на 9-ое мая – всё это была серьёзная нагрузка на детей. Я уже не говорю о больших отчётных концертах «Звонких голосов», которые проходили регулярно и не один раз в год. Неявка на репетицию или концерт без очень уважительной причины было чрезвычайным происшествием, и осуждалась детьми не меньше, чем взрослыми. Когда мне говорят, что это были несчастные ребятишки, лишённые детства, я вспоминаю один отзыв в анкете, которую проводили в «Звонких голосах» на встрече с выпускниками: «Спасибо, Надежда Дмитриевна! Вы подарили нам счастливое детство!»

           Этот парадокс я наблюдала в течении восьми лет, в которые невольно была вовлечена в невероятный по своему творческому накалу процесс, где работа детей и педагогов проходила на одной волне. В 1984-ом году и  мой младший сын поступил в музыкальный класс студии, открытый при первой гимназии. Как маме двух учеников мне часто приходилось общаться с преподавателями студии, которых я хорошо знала по роду своей работы в музыкальной школе. Иногда мама просила меня посетить уроки преподавателей фортепиано, в основном начинающих, или взять на буксир способного ребёнка. Так, незаметно, я оказалась в гуще событий последних лет маминого руководства студией. В 1985-ом году она отказалась от работы в Отделе культуры. Ей уже тяжело было справляться с двойным объёмом работы. Нужно было выбирать, и она выбрала «Звонкие голоса».

            Учебный процесс в студии проходил в трёх зданиях, в том числе в двух школах, в которых работали десять музыкальных классов. «Домом музыки» хорового общества на ул. Карла Маркса, где студия базировалась, было небольшое старинное двухэтажное здание. В нём имелось два зала – хоровой, где проходили сводные занятия хора, и концертный, с хорошим роялем и акустикой, где проходили выступления и экзамены.

        Этот год был особенным. Предстояла защита на звание «Образцовый художественный коллектив». Процедура состояла в следующем: на суд авторитетной комиссии из Москвы каждый из трёх хоров – младший, средний и старший – должен представить свою программу выступления. Причём концертный хор – в двух отделениях. Наступление этого волнительного момента долго переживали, но всё прошло гладко. Московская комиссия не сразу восприняла камерность и невзрачность помещения, в котором происходило столь важное событие. Но масштаб происходящего, исполнение  сложных хоровых партитур абсолютно чисто и в хорошем вкусе, впечатлил всех  присутствующих. Решение комиссии было единогласным: хоровой студии «Звонкие голоса» присвоить звание «Образцовый художественный коллектив». А за творческие достижения и концертную деятельность старший хор награждался гастрольной поездкой в Калининград и города Калининградской области. На эти цели Всероссийское хоровое общество выделило деньги на оплату железнодорожных билетов и проживание в пансионате города-курорта Светлогорска пятидесяти хористов и шести сопровождающих – хормейстеров, концертмейстеров, педагогов, медработника и даже фотографа, дабы запечатлеть столь важное событие.

            Отбор в «пятидесятку» был жёстким и проводился в условиях открытости и гласности: отстранялись прогульщики и те, кто плохо знал партии. В обсуждении кандидатур принимали участие хормейстеры и актив хора. Но последнее слово было всегда за мамой. Максим этот отбор прошёл, но Денис, хотя и пел уже в старшем хоре, возрастной ценз не прошёл.  В эти дни работоспособность участников процесса возросла вдвое, с особой тщательностью проучивались партии, на сводных репетициях все были заинтересованно внимательны. Казалось, мама работала как обычно. Но её внутренняя энергетическая переполненность время от времени прорывалась неожиданными эмоциональными всплесками. Мне иногда казалось, что мама хочет от хористов невозможного. И тогда я вспоминала пианиста Генриха Нейгауза: «Только требуя от инструмента невозможного, вы получите от него всё возможное».  Хор ведь и был маминым  любимым инструментом, в который она вкладывала всю свою увлечённость и любовь. Ребята не обижались на своего главного хормейстера, они как будто понимали, что становились участниками творческого процесса.

             Но хуже всего пришлось мне. В самый разгар подготовки   мама решила, что её концертмейстер не справляется со своими задачами. Девочка была не виновата. Она только закончила музыкальное училище, и ей ещё не хватало мастерства и опыта. Особенно ей не удавались «Весенние воды» Рахманинова, романс, который мама особенно хотела везти в Калининград. Хористы с ним уже справлялись, но концертмейстеру никак не удавалось «вплести» стремительный поток шестнадцатых в мелодическую канву мелодии. Мне приходилось раньше играть эту вещь с певицей. Узнав об этом, мама посадила меня за рояль перед хором, взмахнула рукой, и всё у нас получилось с первого раза. Теперь меня ничто не могло спасти. Мама вручила мне ноты двух концертных программ, всего  50 произведений, и сказала: «Это твоя ученица, и она не справилась. Учи программу, поедешь с нами!» Для меня это прозвучало не как приказ, а как призыв о помощи. Я поняла, что мама верит в меня и  рассчитывает на мою поддержку. До поездки оставался месяц! Но меня смущали не столько сроки и объём, сколько боязнь подвести маму. Дело в том, что у меня с детства была «болезнь» под названием «боязнь сцены». Она была практически неизлечимой. Это как морская болезнь. По её причине многие хорошие музыканты не могут проявить себя как исполнители. Я её умело скрывала, но, аккомпанируя, всегда боялась подвести солиста, поэтому свой текст проучивала очень основательно, а здесь на это времени просто не было. Почему-то сольное исполнение на сцене мне давалось легче. Я открыла, было, рот для объяснений, но мама меня даже слушать не стала, и я поняла, что это мой крест, который придётся нести самой. Теперь в моих сутках было тридцать часов: уроки в школе никто не отменял, заниматься самой приходилось 4-5 часов ежедневно, а в выходные — все десять. Плюс репетиции с хором, которые проходили тоже почти каждый день. Теперь я ложилась спать в 24 ноль-ноль и вставала в 6 ноль-ноль. «В поезде отосплюсь», — решила я.

      К моему удивлению мы с мамой практически сразу стали хорошо взаимодействовать друг с другом. Я понимала все её жесты и требования, а у неё не было ко мне никаких претензий. Обычно, такое взаимопонимание хормейстера и концертмейстера приходит только со временем или не приходит совсем. Скидок мне никаких не делалось, поэтому приходилось максимально мобилизоваться и излучать уверенность в себе, чтобы мама не волновалась.  А волнений ей и так хватало. Нужно было продумать всё: от одежды, питания и медикаментов до билетов туда и обратно. Этим занимались директор студии и преподаватели, но маме по привычке до всего было дело. 

         Наступил день отъезда. Наша команда заняла целый вагон  39-го поезда Уфа-Москва. Это был первый этап нашего путешествия. В Башкирии ещё лежали снежные сугробы, поэтому родители одели детей потеплее. Наши  артисты без суеты разместились в вагоне и сразу стали доставать свои съестные припасы, которыми их снабдили заботливые мамы. Подкрепившись, стали с помощью взрослых устраиваться на своих местах. Казалось, ничто не предвещало беды. Но примерно через час преподаватели забили тревогу: у одного ребёнка поднялась температура. Потом у другого. У кого-то заболела голова. Кого-то стошнило. Вскоре половина детей в вагоне оказалась либо с простудой, либо с желудочными проблемами. Со временем, когда я сама стала возить своих учеников на конкурсы, я узнала, что это не что иное, как реакция детского организма на эмоциональные перегрузки перед поездкой. Но тогда все мы здорово перепугались. К тому же уже через три дня на Калининградском горизонте маячил наш концерт в Светлогорском санатории. В ход пошли аптечные припасы и все тёплые вещи. 

              С рассветом в вагонные окна брызнуло солнце, и произошло чудо: в один миг все как-то вдруг стали здоровыми и весёлыми. И снова вспомнили про свои припасы. Но тут мама решительно взяла власть в свои руки, велела всем умываться, приводить себя в порядок и делать «позу льва» – это было её  чудодейственное средство от всех заболеваний горла. Потом все сели пить чай с «безопасными»  продуктами, а Виталий Иосифович пошёл договариваться с начальником поезда насчёт горячего питания на обед и ужин. Его представительный вид и значительность, с которой он произносил: «Я директор студии», произвели нужное впечатление, и до самой Москвы мы ехали сытые и довольные.

            Следующим ранним утром мы уже были на Казанском вокзале Москвы. Перейти на Белорусский нам помогла руководитель одной из московской ДХС . Она же организовала наше знакомство с Москвой. Мало кто был в курсе, что мама плохо переносит всякую дорогу. Она и сейчас чувствовала себя неважно. Поэтому я заранее договорилась с Тамарой, которая жила недалеко от Москвы, что этот день она проведёт с мамой. Она приехала на вокзал со своей дочкой Машенькой, которая отправилась с нами путешествовать по Москве, а мама отдохнула в этот день в обществе Тамары. Они даже сумели попасть в Большой зал Московской консерватории, где шёл концерт хореографического ансамбля «Школьные годы». Доставшуюся мне с Людмилой Бруновной команду  мы немного покатали в метро, затем, как положено, повезли на Красную площадь и завершили всё это прогулкой по Арбату, где подкрепились в знаменитой тогда закусочной «Прага». Никого не растеряв по дороге, сильно уставшие, и очень довольные, мы прибыли на место сбора. Мама была в хорошем настроении и была готова продолжить путешествие. Дети так устали в этот день, что заснули сразу-же, как только в вагоне были застелены постели. 

            Утром никто не хотел вставать. Но виды из окна заставили всех оторваться от подушек: необычные дома, красные черепичные крыши –  всё это было похоже на кадры из зарубежного фильма. Виталий Иосифович уже успел произвести нужное впечатление на проводника, и сытая жизнь до вечера нам была обеспечена. Мама начала потихоньку распевать хор, а я «разыгрываться», стуча пальцами по столу. Уже вечером нас встречали на Калининградском вокзале заведующая Отделом культуры Светлогорска и руководитель «Золотой лиры». В зимних сапогах и шапках вся наша команда выглядела диссонансом с весенними картинами, окружившими нас со всех сторон. От снега не было и следа, тёплый морской воздух бодрил и настраивал на легкомысленный лад. Кажется, только мы с мамой помнили о том, что завтра утром у нас концерт в огромном зале Светлогорского санатория. Подкатившие два автобуса быстро доставили нас в  профилакторий. Список по комнатам был подготовлен заранее, поэтому все разместились быстро и без суеты. «Что день грядущий мне готовит?» – пел Лемешев в моей голове. Да и в маминой, наверное, тоже.

           А грядущий день приготовил нам ресторанный завтрак, который многие не оценили, потому что у всех вдруг что-то случилось с давлением – у кого-то оно повысилось, а у кого-то понизилось. Мама делала бодрый вид, но я видела, что ей, как и мне было нехорошо. Ни толком распеться, ни «попробовать сцену», а тем более рояль, нам не удалось, и мы как-то сразу поняли, что так и будет всю нашу поездку. Оказалось неожиданным, что огромный зал, словно нависший над сценой, почти весь был заполнен людьми. Но первый ряд был пуст, и только два человека сидели прямо напротив моего рояля. Сцена располагалась будто-бы в провале большого зала, поэтому не было ощущения обособленности от него. Станки для хора и рояль были поставлены заранее, и на огромной сцене мы с мамой  оказались слишком далеко друг от друга. Всё это мы поняли только тогда, когда под аплодисменты зрителей дети выходили на сцену. Мама была занята расстановкой хористов, я стулом и нотами, а когда мы взглянули друг на друга, то поняли, что менять что-то было уже поздно: нас объявили, и пора было начинать концерт. Мама, не смотря на своё состояние, изо всех сил старалась поддержать концертный дух в своих подопечных. Как всегда ей это удалось, и казалось, артисты в них начали просыпаться. У меня же всё было как в тумане. К тому же включили софиты, и их свет бил мне прямо в глаза. Я боялась не увидеть ноты или слишком разволноваться. И в это время боковым зрением я увидела, что «те двое» сидят, положив нога на ногу, переглядываются и что-то обсуждают, как мне показалось, глядя на меня. От возникшего против них возмущения я забыла про свои сценические страхи и по мановению маминой руки заиграла вступление уверенно и даже с вызовом. Зрители оказались щедрыми на аплодисменты, настроение у всех артистов постепенно улучшилось, а концерт завершился овациями. И даже «те двое» кричали «браво».

            Дальнейшее происходило будто в калейдоскопе дней и событий. Нас возили по городам и музеям, мы обследовали янтарный берег Светлогорска, исследовали военные корабли в Балтийске, видели янтарные разработки в Янтарном, осмотрели старинные улицы в Зеленограде. Концерты в этих городах прошли легко и с хорошим настроением. Все акклиматизировались, и даже у мамы давление не скакало. Хотя постоянные поездки в автобусе ей давались нелегко.  Она никогда не жаловалась, но в автобусе, чтобы не укачивало, стояла возле передней двери, одной рукой держась за поручень, а другой дирижируя хором – других моментов для распевок просто не было. А я смотрела в свои ноты, что-то выстукивая на них и следя за партитурой – рассчитывать на полноценные репетиции за роялем мне тем более не приходилось.

          Так мы подошли к кульминации и главной цели своей поездки – встрече трёх хоров, на которую кроме нашего хора прибыли Калининградский концертный хор студии «Янтарная лира» и концертный хор Московской студии «Красная Пресня». Этой встречи моя мама не боялась. Она хорошо знала уровень московских хоров. Некоторые из них уже побывали со своими выступлениями в Стерлитамаке. Так, совсем недавно во дворце «Химиков» прошла творческая встреча Московского хора «Весна» и «Звонких голосов», а ещё раньше, в первой музыкальной, хоров мальчиков Г.Струве и «Звонких голосов». Потягаться с «Красной Пресней» она была готова.

               В те годы старинный Кенигсбергский католический собор, где проходила эта встреча, функционировал как органный зал. Однако за великолепную акустику его полюбили артисты и других музыкальных жанров. Внешний величественный вид собора нас потряс. Но это было ничто по сравнению с тем впечатлением, которое нас ждало внутри. Средневековая готика, венцом которой возвышались трубы органа, предстала перед нами во всей своей красе! Но на восторги времени не было. Мы прибыли первыми, и этим нужно было воспользоваться, чтобы опробовать акустику огромного зала. Пока дети забирались на станки, расположенные прямо возле  органа, мама предложила мне поиграть в вестибюле, где мы обнаружили два пианино неизвестной марки. Я с радостью уселась за одно  из них. Но лучше бы я этого не делала – инструмент был настолько совершенным, что я даже не могла понять, как с ним обращаться. Немного помучившись, я поднялась к своим. Мою радость было не передать словами, когда я обнаружила на сцене рояль марки Эстония, точно такой, как у нас в Доме музыки.

             Акустика собора была такой чуткой, что любая фальшивая нота вылезла бы ужасным диссонансом. Поэтому мама дала установку своим певцам быть предельно внимательными и не форсировать звук. Сопрано и дисканты звучали великолепно. Звук как будто летал под куполом собора. А когда запели «Аве Мария» Баха-Гуно, казалось вот-вот появятся ангелы. Детям просто не верилось, что это они сами, по взмаху руки своего хормейстера, творят такую божественную музыку. Для полноты картины не хватало только звучания органных труб. Но они молчали, а играла я, впервые сознавая, каким беспомощным может  быть мой любимый инструмент.

              Наконец, прибыли и наши соперники. Певцы «Янтарной лиры» оказались совсем юными, десяти-двенадцати  лет. Они скромно отпели свою несложную программу, и им на смену, гордой поступью вышли москвичи, все как на подбор 14-16 лет.  Они пели уверенно, не жалея связок, в основном очень бодрый репертуар, завершив своё выступление Хором «Славься» М.Глинки. После чего долго раскланивались под бурные аплодисменты публики. Даже концертмейстер вышла на авансцену впереди дирижёра и, эффектно взмахнув длинными  волосами, счастливо улыбнулась, продемонстрировав свою значимость в происходящем.

             Когда мама вывела свой хор в фирменных чёрных бархатных  костюмах, расшитых золотым национальным орнаментом, доброжелательная публика встретила его аплодисментами. Раскланявшись, мама поставила перед хором молодого хормейстера, а сама села рядом со мной перелистывать ноты. Наверное, она хотела поддержать меня. Но красота и величие всего происходящего вокруг произвели на меня такое сильное впечатление, что всякое суетное волнение улетучилось, уступив место осознанию важности момента. Хор пел как никогда хорошо, красиво и чисто,  наслаждаясь производимым  звуком, полностью  заполнившим этот фантастический собор. Самые сложные произведения мама выходила дирижировать сама. Думаю, эти мгновения у всех отложились в памяти как самые трогательные и неповторимые. Сразу после выступления в приподнятом настроении все  вышли наружу фотографироваться на фоне собора, а нас с мамой задержала группа музыкантов из Калининграда. Они не сразу смогли правильно произнести название нашего города, но засыпали «Звонкие голоса» самыми лестными похвалами. А одна женщина-хормейстер с каким-то недоверчивым удивлением произнесла: «Я слышала много московских хоров, но ваш лучше».

           Нагруженные впечатлениями и янтарными сувенирами, мы возвращались в Башкирию в самом весеннем расположении духа. И только подъезжая к дому, вспомнили про тёплую одежду. Но и у нас в городе уже вовсю бушевала весна. Апрель и май выдались насыщенными концертными выступлениями и творческими встречами, в которых всем моим сценическим страхам окончательно пришёл конец. Например, прихожу я на занятие, а мама вручает мне ноты незнакомого произведения со словами: «В воскресенье мы это поём на площади перед дворцом СК». Через два дня! «Как?!» – пугаюсь я. «Да ты не волнуйся, – успокаивает меня мама, – мы уже всё выучили!» А в нотах, как говорят музыканты, «всё черным черно»! Какое уж тут волнение – только бы сыграть! Или идёт репетиция, и вдруг открывается дверь и заходит целая делегация важных людей. Это коллеги из Уфы, из Москвы, из Ижевска – да откуда угодно. И робеть не приходится, надо держать марку! А тут подошло и выступление в новом концертном зале Уфимского училища искусств. Его тогда ещё называли органным залом, но наши вездесущие мальчишки обнаружили, что за большой и красивой занавесью никакого органа-то и нет. И от этого разоблачения почему-то у всех повысилось настроение. И когда в октябре в Доме музыки проходил традиционный концерт «Звонких голосов» посвящённый памяти Гайдара, я уже играла на нём свободно и с удовольствием. От «боязни сцены» не осталось и следа. Мамин метод «брось в воду, и ребёнок поплывёт»,  сработал на сто процентов!

            Осенью 1986-го года маме исполнилось 60 лет, пора  творческого расцвета. Её авторитет хормейстера был непререкаемым не только в музыкантских кругах Башкирии. «Жаворонок» и «Звонкие голоса» – две студии всесоюзного значения, созданные ею – котировались в России на уровне таких московских хоров, как «Весна» А.Пономарёва, или Хор Всесоюзного радио и телевидения В.Попова, или студия «Пионерия» Г.Струве. Это было время, когда Всероссийское хоровое общество, возглавляемое признанными  профессионалами, именитыми энтузиастами своего дела, работало в полную силу. Благодаря их усилиям были возможны творческие поездки и концертные гастроли больших хоров. На средства Хорового общества шились костюмы. Шёл щедрый обмен опытом в виде семинаров и шефства одних студий над другими. 

           И всё же обстоятельства на этот раз сложились против мамы, и в 1987-ом году она вынуждена была оставить студию в самый пик  её расцвета. Но сидеть   сложа руки было не в её натуре. И она вернулась в родной Дом культуры «Сода», где ещё едва «теплился» Жаворонок и формально существовала капелла. К тому же её брат, Соболев Николай Дмитриевич, председатель городского Совета ветеранов, предложил ей заняться созданием городского хора ветеранов войны и труда. Маме не хотелось, чтобы этот хор стал очередным возрастным клубным хором. И ей пришла в голову мысль собрать свою «Молодёжную капеллу» прощлых лет, возрастной ценз которой приблизился к пенсионному. Многие откликнулись, но пришли и новенькие безо всякой подготовки, имевшие опыт пения разве только за праздничным столом. Пришёл и мой дядя, Николай Дмитриевич, сначала для личного примера, а затем и для души. Мамино упорство и нежелание халтурить было таково, что уже через два-три месяца весь разношёрстный состав пел, глядя в ноты. У каждого была своя папка, куда мама собственноручно вписывала его партию. Ноты знали не все, но по направлению нотных знаков многие контролировали   движение звуков вверх или вниз. Такая хитрость помогала быстро выучивать  партии, и очень скоро хор запел на четыре голоса. Были сшиты костюмы, на которые ветераны разместили свои ордена и медали, и уже само появление их на любой сцене сразу же вызывало оживление в публике. Но удивлять всех только эффектным видом мама не собиралась: разнообразие репертуара — от народных песен до классики, чередование форм – от соло  до   ансамбля, безупречное качество исполнения – всё это давало возможность держать интерес публики на протяжении большого концерта в двух отделениях. 

            Почти сразу хор дал себе имя «Верные друзья», которое соответствовало  атмосфере, царившей в коллективе более десяти лет его существования. Мама всегда считала, что хоровой коллектив не может существовать без концертной составляющей. Поэтому два-три концерта в месяц были нормой для «Верных друзей». Да и смыслом их пребывания в хоре. Репертуар с каждым годом усложнялся, и мама предложила хористам побороться за звание «Образцовый самодеятельный коллектив». А уже в 1994-ом году наши ветераны с большим достоинством носили это звание.

          К сожалению, с течением времени состав хора не пополнялся, а наоборот уменьшался – возраст брал своё. Особенно быстро «уходили» мужчины. Всё было как в той песне, которую ветераны любили петь: «Нас всё меньше и меньше…». Хотя с другой стороны все они были удивительными оптимистами: любили петь «Катюшу», «Смуглянку», «Вася-Василёк», «День победы». Любили устраивать праздники и вечера с капустниками и танцами. Как-то, после концерта в музыкальной школе, который прошёл с особым настроением, к нам подошла директор школы Беляева Евгения Вадимовна и растроганно сказала: «Вы даже не представляете себе, какое большое дело вы делаете». Но мама это хорошо представляла. Почти всех своих певцов она знала с молодых лет, на её глазах проходили их непростые жизни. Фронтовиков в хоре было мало, в основном были дети войны, прошедшие через сиротство и лишения. Многие из них были одиноки. Мама хорошо знала, как ждут они каждую из репетиций, на которые приходят за час или два до начала, чтобы ни в коем случае не опоздать, послушать как занимаются солисты и пообщаться друг с другом. Знала, как трепетно относились они к каждому своему концерту, как расцветали женщины, наряжаясь перед выходом на сцену, и с каким самоуважением, позвякивая орденами и медалями под аплодисменты публики поднимались на станки мужчины. Это был их звёздный час, здесь они чувствовали себя артистами,   нужными и значимыми людьми.

             Но у мамы была мечта. С годами ей всё больше хотелось создать хоровую капеллу из бывших выпускников «Жаворонка» и «Звонких голосов». Со многими из них много лет она держала связь, и они, как правило, её идею поддерживали. Она пыталась это сделать ещё в 1987-ом году в ДК «Сода», но тогда ей пришлось переключиться на хор ветеранов. К концу 90-ых, когда этот хор практически прекратил своё существование, а ездить из западного района, где она жила, с возрастом становилось всё труднее, мама обратилась с этим замыслом к администрации Дворца культуры СК. Поначалу его директору и художественному руководителю идея понравилась. К тому же хоровой класс на третьем этаже, где прежде занималась «Родина», пустовал. Мама обратилась за поддержкой к Тухватуллиной Лилии Галимовне, и мы как три Дон-Кихота принялись за дело. Мама взяла на себя связь с хористами, подбор репертуара и расписывание партий. Лилия Галимовна – хормейстерскую работу, а мне досталось всё остальное – солисты и аккомпанемент. 

           Если бы всё это происходило в 60-70-ые годы, такая затея вылилась бы в грандиозный проект: при хорошей поддержке и мамином умении собирать вокруг себя людей было бы востребовано целое поколение молодых людей, «инфицированное» любовью к хоровому пению. Но на исходе второго тысячелетия судьба Всероссийского  хорового общества была уже предрешена, промышленные предприятия переходили из рук в руки, новым директорам было не до дворцов культуры и поддержки было ждать неоткуда. Единственная в городе взрослая самодеятельная хоровая капелла под названием «Родина» прекратила своё существование в начале 90-ых. Детские хоровые студии, финансирование которых прекратилось, рассредоточились по музыкальным школам. 

          Когда мы приступили к занятиям, оказалось, что единственное, на что мы могли  рассчитывать, это хоровой класс два раза в неделю. Но мама продолжала сражаться с ветряными мельницами: ей удалось собрать около 30-ти своих выпускников, откликнулись и несколько певцов из «Родины»; вместе с Лилией Галимовной она подобрала репертуар, по силам и по интересам; постепенно  образовалась и группа солистов. Народ в хоре был в основном музыкально грамотным, поэтому произведения выучивались быстро. Но мамин метод погружения в концерты не работал, так как их нам никто не предлагал. Приходилось самим искать концертные площадки. Это были музыкальные школы, техникум культуры, Дом музыки и пединститут. Мама уже как-то начала привыкать к безразличию руководящего окружения, но она, казалось, ещё надеялась на какое-то чудо. На словах по отношению к ней они выражали уважение и даже почтение, но на деле  ничем не поддерживали её и то дело, за которое она боролась из последних сил. Хористы как могли поддерживали своего педагога, старались не пропускать занятия, хотя это было совсем не просто – все они были загружены кто работой, кто учёбой, кто семейными делами. Были среди них и музыканты, которые не хотели упустить возможности понаблюдать за работой таких мастеров, как мама и Лилия Галимовна. 

             Несмотря на всё ухудшающееся состояние здоровья, может быть по инерции, а скорее всего по убеждению, что так надо, в эти последние годы своего пребывания на посту Председателя Стерлитамакского хорового общества  кроме Академического хора мама умудрялась вести и другую большую общественную работу. Так, она продолжала курировать школьные хоры: проводила семинары с их руководителями, была постоянным председателем жюри на хоровых и вокальных конкурсах. Осенью 2000-го года на школьном фестивале народной песни её поразил молодой человек, который пел очень музыкально, практически сформировавшимся «взрослым» голосом и уже с каким-то своим пониманием вокала. Это был Станислав Трофимов. После выступлений всех конкурсантов  мама подозвала к себе Станислава и стала говорить с ним о его призвании и необходимости учиться вокалу.                                                                                       

         Узнав, что Станиславу только 15 лет, мама пригласила его позаниматься в свой хор пока ему не исполнится 18. Она всегда считала, что до наступления этого возраста нельзя вмешиваться в формирование голосового аппарата, необходимо только наблюдение за ним и общее руководство опытного педагога. Поэтому пение в хоре ей представлялось крайне полезным для молодого человека. Скоро стало очевидным, что у него формируется бас. Станислав сразу влился в группу солистов и к концу сезона наработал репертуар, который удачно вписывался в концертную программу хора. Совместное с ним исполнение «Дубинушки» стало традиционным завершением наших выступлений. 

           В 2002-ом году  вместе со Станиславом на вокальное отделение института искусств поступал ещё один молодой человек из нашей капеллы. Он обладал уникальными вокальными данными. Поначалу, подражая своему товарищу, он пел басом, а потом вдруг запел лирическим тенором редкой красоты. Но бросил институт после первого же курса, хотя у него были все условия для учёбы. Станислав же, благополучно пройдя все пороги бурного течения жизни, состоялся как оперный артист во многом благодаря своей невероятной работоспособности и вере в своё призвание.

           Конечно, в своей жизни мама много раз встречалась с музыкально одарёнными людьми. И всегда по мере возможности помогала состояться им в профессии. Она искренне верила в избранность музыканта. Одно из её самых больших убеждений озвучивалось примерно так: «Бухгалтером может быть каждый, а музыкантом нужно родиться!» Встречались ей и несостоявшиеся таланты, детство и  юность которых проходили в военные годы, когда пение как профессия даже не рассматривалось. В её «Молодёжной капелле» их было несколько. По детству помню удивительный тенор, звучавший один к одному как у Козловского, его дальнейшую судьбу я не знаю. Бас, кажется Садыков, он потом пел в Башкирском оперном театре. Юрий Куличенко, обладатель красивого баритона, обычно его сравнивали с Юрием Мазурком. В юности его приглашали учиться в  консерваторию, но после гибели родителей у него на руках осталась маленькая сестрёнка, и он пошёл работать, но с пением никогда не расставался. В нашем городе он был украшением всех главных концертов. В хоре ветеранов были две солистки, по голосу и характеру точно две оперные дивы, постоянно соперничающие друг с другом. У многих из них была обида на судьбу, не позволившую им посвятить жизнь своему призванию. 

         Похожая судьба подстерегала и маму. Но характер, вокальный талант и  поддержка семьи помогли ей проложить себе дорогу к профессии музыканта. Никогда не сетуя на судьбу, она шла к своему призванию часто совсем не  традиционными путями, достигая фантастических результатов. По своим возможностям она тоже могла бы стать оперной певицей, например, но тот шанс, который ей дала судьба, она использовала на двести процентов. При рождении врачи обнаружили у моей мамы врождённый порок сердца и напророчили, что она никогда не сможет иметь детей и проживёт совсем короткую жизнь. А она вопреки всем пророчествам вырастила троих детей и сама прожила долгую и яркую жизнь, наполненную творческим горением. Часто работая на пределе человеческих возможностей, она своей энергией и   редкой харизмой увлекала за собой сотни своих учеников. И закономерно, что в  нашем городе практически каждый хормейстер представляется учеником Надежды Дмитриевны. Или учеником её учеников. «Поющая душа» – так в некрологе назвал мою маму её педагог Анатолий Львович Легкота.